Пребывание Бахрама в пятницу в восьмом райском саду под белым куполом и рассказ хорезмийской царевны.
В ту пятницу белое солнце взошло, От масла камфарного стало светло. Владыка исполнен был светлой надежды, Камфарного цвета надел он одежды. Светло улыбаясь, как вешний бутон, Под белую кровлю отправился он. Луна из Хорезма, нежна и желанна, Склонилась пред солнцем, как дочь Индустана. Владыку владык ожидая в свой дом, Она подготовила пышный прием. Она поднесла повелителю кубок И сладостный хмель своих розовых губок. Бахрам и прекрасная эта весна Вдвоем наслаждались вином дотемна. Закатное солнце за пологом «крылось, Сто тысяч красавиц во мраке явилось. Нахлынула страсть и утихла, как шквал, И сказку послушать Бахрам пожелал. Он деве сказал, как другим солнцеликим, Что повести ждет с нетерпеньем великим. И, очи смежив, молодая заря Склонилась, такие слова говоря: «Тебе подчинились пространство и время, Ты власть простираешь над всем и над всеми. Покуда незыблем небесный шатер И солнца лучи озаряют простор, Землею владей, повелитель, и здравствуй! Вовеки пребудь властелином и властвуй! Ну разве способен простой муравей Дать шаху подарок, достойный царей? Твои же подарки без меры и счета, А милости выше любого почета. Ты хочешь рассказа? Я слышала раз От мужа ученого дивный рассказ».
«Когда-то жил один мудрец в Хотане, По части звезд он был великих знаний. Он много раз прочел скрижаль небес, И многое открыла даль небес. Он мог узреть невидимое глазу, Внимал светил беззвучному рассказу. Однажды изобрел он редкий сплав, Медь, серебро и злато вместе взяв, И смастерил такое изваянье, Что раскрывало тайны мирозданья. Он сделал птицу, и она могла Порхать и петь. Совсем живой была. Мудрец, узрев однажды знак небесный, Отлил из бронзы истукан чудесный, Подобных не бывало до сих пор: Смеялся он, услышав ложь и вздор. Когда готово было изваянье И выдержало с честью испытанье, Ученый муж явился во дворец, Явил свое творение творец. Шах в действии увидел это чудо, Подобных он не видывал покуда. Дал мудрецу он пышные дары, Столь щедрым не был он до сей поры. Чудесный образ по его приказу В опочивальню водворили сразу. Смеялось изваяние, когда Владыка завирался без стыда. Жил одиноко во дворце властитель, Вводить боялся жен в свою обитель, Поскольку вычитал из древних книг, Что женский нрав коварен и двулик. Нет в женах верности и постоянства, Одни причуды, алчность да тиранство. Муж для красавиц зеркалу сродни, Весь день пред ним кривляются они. Но в одиночестве невзвидишь света, И шах призвал везира для совета. Премудрый муж сказал такую речь: «Сокровищницу надобно стеречь. Муж начеку — и нет в дому соблазна, Жена живет закону сообразно. Опасности вокруг, но дерзкий вор Не влезет в дом, когда не спит дозор. Когда на рынке пьяный обворован, Противно слушать, как бранит воров он. Жить без жены пристойно старику, А ты, мой государь, в самом соку. Бездетный царь — ракушка без жемчужин, Престолу и стране наследник нужен. Обязан ты найти себе жену, Ввести в чертог желанную луну. И не одну! С одною жить — не дело! Надежней засевать два-три надела! У петуха и то две-три жены, А ты всесильный государь страны! Всех жен ты испытаешь на досуге И лучшую возьмешь себе в подруги. А тех, что погрешить не прочь в тени, Ты из дворца безжалостно гони! Разумному совету внял державец, По всей земле он стал искать красавиц, Искал в чужих державах и в своей, Расспрашивал всезнающих людей, Кто из владык, в какой далекой дали Жемчужину таит в своем серале. Все выяснил властитель про девиц, Совпали указанья разных лиц. Надежным слугам, ловким и умелым, Он поручил заняться этим уделом, Послал их в замки четырех царей, Жемчужины велел добыть скорей, Вручил дары: сокровищ дал немало, Одежд и драгоценного металла. И, высочайший выполнив наказ, Послы в дорогу собрались тотчас, Шли день и ночь, одолевая дали, Пред четырьмя владыками предстали И вскоре доступ к тайнам обрели, Как повелел владетель их земли. Так высшая распорядилась сила И шаху четырех невест вручила. Послы приехали в свой стольный град, Ликуя в предвкушении наград, Предстали перед шахом благосклонным, Упали ниц перед высоким троном, Как принято, поцеловали прах, И получил невест счастливый шах. Он рвенье оценил и по заслугам Решил воздать своим надежным слугам. Осыпал золотом их властелин, Дал каждому из них высокий чин. Потом, красавиц ласки удостоя, Отправил их в гаремные покои. В саду царя прекрасный замок был, Он кровлей к небосводу восходил. Как древний храм, он был построен строго, Четыре было в замке том чертога. Был к саду обращен один фасад, Река большая омывала сад. От замка вниз вели к реке ступени, Там шах бывал в часы блаженной лени. Имел свой выход и чертог второй, Царь мог сойти по лестнице крутой В конюшню, где стояли в стойлах кони, Куда не допускался посторонний. И третий выход выводил на склон, С той стороны верблюжий был загон. По лестнице спускался шах отсюда К загону, чтоб в дорогу взять верблюда. Был винный склад с четвертой стороны И рой служанок с ликами луны. В чертогах этих среди роз и лилий Всех четырех избранниц поселили. Надела ночь свой свадебный убор, Умолк внезапно петушиный хор. И повелитель, к сладости влекомый, Велел невест призвать в свои хоромы. Они предстали царственным очам, В глазах веселье, кудри по плечам. О, как прекрасны были все четыре, В камнях и перлах, самых лучших в мире! Их стан и поступь радовали взгляд, Их прелестей не мог укрыть наряд, Под блеском жемчугов был обнаружен Блеск этих нежных, девственных жемчужин. Струили кудри жемчуг, и притом Был каждый волос для сердец силком. Нарциссы темных глаз таили чары, Не устоял бы и отшельник старый. От света этих четырех светил Шах захмелел и жажду ощутил. Всех четырех ласкал он жадным взглядом, К себе привлек и усадил их рядом, Стал нежно обнимать и целовать, Стал чарами своими чаровать. Одну из гурий на ночь он оставил, Всех остальных красавиц спать отправил. Они с улыбкой вышли за порог, И каждая вернулась в свой чертог. Шах долго ждал, и вот пора настала, И роза без шипов пред ним предстала. Он стал ее ласкать, он был готов Ее осыпать сотнями цветов. Он трогал персики ланит устами, Гранаты персей он ласкал перстами, Он подносил ей то цветок, то плод, И дева с ним играла в свой черед. Ее он тронул розой ненароком, И повела она пугливым оком, Отпрянула, изображая страх, Лишилась чувств, и растерялся шах. Как ей помочь? Он в этом смыслил мало. А изваянье вдруг захохотало. И понемногу шах пришел в себя, То недоумевая, то скорбя. Сознание вернулось к недотроге, Вскочила, озирается в тревоге, Узрела изваяние она, И стала вдруг белее полотна, И спрятала лицо свое в ладони, И крикнула: «Здесь кто-то посторонний!» А истукан, услышав этот бред, Еще сильней захохотал в ответ. Подумал шах: что б это означало? Махнул рукой: лиха беда начало! Немало за ночь он вкусил утех, Но душу растревожил этот смех. Улыбка солнца ослепила очи, Исчезла в тот же миг улыбка ночи. Луну отправил шах в ее покой, Откуда вел в конюшню путь прямой, Когда же сумрак лег земле на плечи, Велел он все готовить к новой встрече. Сказал он евнуху, что час настал, И за другой невестою послал. Так, волею судьбы, в его покои Пришло второе чудо неземное. И деву, чья опасна красота, Стал шах ласкать и целовать в уста И повалил невесту, как пристало, На горностаевое покрывало. Коснувшись меха мягкого, она Вскричала, что горит ее спина, Вскочила в нетерпении с постели: «Беда! Живого места нет на теле! Проклятый мех всю кожу исколол! Так больно, что ни волос — то укол!» Вновь изваяние захохотало. Подумал шах, такого не бывало! Однако страсть он утолил вполне И сделал вид, что верит он луне! Вскричал: «Ах, кожа нежная какая! Не терпит даже меха горностая! Не налюбуюсь кожею твоей! Глянь в зеркало: твой лик еще нежней!» Властитель подал зеркало невесте. Та сразу поддалась коварной лести, Взглянула: за ее спиною шах, — И промелькнул испуг в ее глазах. Она в зерцале увидала шаха, Прикинулась, что не узнала шаха, Воскликнула, лицо прикрыв платком: «Там чей-то лик, и мне он не знаком! Мой повелитель, я -твоя невеста! Здесь даже отражению не место!» И снова засмеялся истукан, А шах в тоске подумал: вновь обман. Однако деве не сказал ни слова И до рассвета наслаждался снова. Ночь в соболях ушла за темный край, А утро облачилось в горностай. Шах повелел уйти красотке сонной В ее чертог — со стороны загона, Где в хижине своей погонщик жил, Верблюдов падишаха сторожил. День снова начал к вечеру клониться, Задумал падишах повеселиться. Он третью деву пригласил в покой, Где настоящий сад шумел листвой Где возле трона розы расцветали, Где соловьи влюбленные летали. Там был восьмиугольный водоем, Вода живая колыхалась в нем. В воде плескалась дивных рыбок стая, Узором золотистым отливая. Игрушечная лодка над водой Скользила, словно месяц молодой. Сидели в ней фигурки — пилигримы, Казалось — плыли в мир необозримый. Красавица, подобная весне, На этот сад глядела, как во сне, И вдруг в бассейне этом неглубоком Увидела рыбешек ненароком. Жемчужина рукой прикрыла лик И отшатнулась от бассейна вмиг: «Ах, сколько рыб глядит нескромным взором! Готова провалиться я с позором! Взгляд самки я б снесла, в конце концов, Но среди рыб немало и самцов!» Раздался громкий хохот истукана. Для шаха это не было нежданно, И сам он рассмеялся — сделал вид, Что остроумье сердцу не претит. Вступив на путь игры с прекрасной пери, Он Сулейманом стал, по меньшей мере, И, отпуская острое словцо, Как бы шутя, смеялся ей в лицо. Вдруг легкий ветер лодку опрокинул И все фигурки в глубину низринул. Лицо красотки выразило страх, Они тонули на ее глазах, И вскрикнула и покачнулась дева. С трудом смирил властитель приступ гнева, Когда услышал резкий смех в углу. Сдержался он, воздал творцу хвалу И, наблюдая это представленье, Ничуть не обнаружил удивленья. Обрызгал он красавицу водой, Открылись очи пери молодой. Ей было худо, и едва стемнело, Она возлечь на ложе захотела, И тут же царь отвел ее в чертог, Откуда виден был речной поток. Стал падишах вкушать вино и сласти И утолял всю ночь порывы страсти. Когда луна в чертог небес вошла, А царские чертоги скрыла мгла, Четвертая красавица с поклоном Предстала пред высоким царским троном. Вся самоцветами озарена, Являла благочестие она, Склонилась пред властителем смиренно, Лобзая след его самозабвенно. Она ждала веления царя, Застыла, ничего не говоря. Она сама не возлегла на ложе, Была на прежних гурий не похожа. Так в ожиданье провела всю ночь, Но удалось дремоту превозмочь. Разлил свое вино восход румяный, А черный мрак без ног свалился пьяный, И шах невесту отослал назад В чертог, откуда виден винный склад. Царь порешил, что быть его веселью С одной красавицей одну неделю. С тремя все было просто — тишь да гладь, Четвертой шах никак не мог понять. Он думал: в трех породу сразу видно, Коль жемчуг ценный, это глазу видно, В четвертой же порода не видна, Как видно, худородная она. Воспитанные в холе — горделивы, Зато нежны, а стало быть, игривы. А та, с кем нежной не была судьба, Угодлива и льстива, как раба. Сомненья больше не владели шахом, Он истину отмел единым махом. С тремя он три недели был подряд, А той, четвертой, словно бы не рад. Спал как-то царь, вина хлебнув немало, С ним в эту ночь красотка возлежала, Которую он первою призвал И розою случайно напугал. Проснулся царь. Глядит вокруг — и что же? С ним рядом нет красавицы на ложе. Он приподнялся. Нет ее нигде! Тревожно стало сердцу: быть беде! Он выглянул за дверь: пустая зала. Все залы обошел: жена пропала. Он захотел войти в ее покой: Дверь на замке. Он подошел к другой. Как странно! Дверь на лестницу открыта! Царь обомлел и засопел сердито. Он рукоять меча ладонью сжал И по ступенькам лестницы сбежал, Подкрался к двери, заглянул сквозь щели И вдруг узрел: пред ним на самом деле Огромный черный раб с хлыстом в руках Поверг супругу властелина в прах. Он сек своим хлыстом, вопя угрозы, Ту, что однажды испугалась розы. Он на нее рычал, как лев на лань: «Ты почему опаздываешь, дрянь?» Оправдывалась пери молодая: «Шах все не спал, и раньше не могла я!» Когда услышал шах ее слова, От гнева запылала голова. Он сразу вспомнил хохот изваянья, Подумал: было предзнаменованье! Хотел он выхватить свой острый меч И головы обоим скинуть с плеч, Но удержался: их я обезглавлю — Себя я этим сразу же ославлю, Коль этот случай будет разглашен, Не подобраться к тайне прочих жен. Вернулся шах в покой и лег на ложе. Потом изменница вернулась тоже, Увидела: владеет шахом хмель, И вмиг легла с ним рядом на постель. Из пасти мрака выплыло светило, Весь мир своим сияньем озарило. Шах перебрался во второй чертог, Был озарен другой луной чертог. Шах с нею пил вино и веселился, Но тайною своею не делился. Продумав каждый ход своей игры, Он с нетерпеньем ждал ночной поры. Укрыли солнце горные отроги, Луна взошла в небесные чертоги. Шах отвечал обманом на обман: Прикинулся, что он мертвецки пьян. На изголовье голова упала, Врата очей закрылись, как бывало. Настала полночь. Спит спокойно шах. И луноликую покинул страх. Она восстала и, полуодета, Скользнула в дверь, как луч ночного света, Чтоб раствориться и во тьме пропасть, Вся — нетерпенье, вся — порыв и страсть. В загоне смрадном на своей дерюге Не мог дождаться раб своей подруги. Смирять желанье не хватало сил. Едва она явилась, он вскочил, Схватил ее за космы на затылке, И вмиг она простерлась на подстилке. Корявыми руками обхватив, Он брал ее, как одержимый див. И впору было ей такое ложе, Лишь тонкий мех был груб для этой кожи. Увидел это представленье шах, И мигом свет померк в его глазах. Она так нежилась на сеновале, Что дыбом волосы царя вставали. Хоть ревность и рвалась из крепких пут, Но падишах сдержал себя и тут. Отчаявшись, вернулся он на ложе. Неверная жена вернулась тоже Из рук раба на царскую постель. Царь делал вид, что им владеет хмель. Златое солнце растворило двери, Разлив лучи по всей небесной сфере. Проснулся шах и вышел за порог, Направил он стопы в другой чертог, Что возвышался над речным потоком, Как лик луны в ее дому высоком. Красавица, как персик золотой, Поила шаха огненной водой. До появленья тьмы густоволосой Он пировал вдвоем с луной раскосой. Гуляй! На свете счастье лишь одно — Лобзать желанную и пить вино! Вновь повелитель действовал обманом: Немного пил, но притворялся пьяным. Совсем не спал, а только делал вид: Глаза закрыты, а душа не спит. Настало время полночи глухое, Когда все спят, когда земля в покое. Красавица к реке тайком пошла, На берегу разделась догола, Потом она нашла на дне ложбины Большой кувшин из обожженной глины. Обняв его, она вошла в поток И поплыла, как белый лепесток. Она едва виднелась в отдаленье, И венценосец потерял терпенье, Разделся мигом и поплыл во тьму, Стремясь скорее к берегу тому. Уже на суше сребротелый идол. Царь затаился и себя не выдал. Индус высокий вышел на откос, К прыжку он был готов, как ловчий пес. И видит вдруг добычу дорогую, Луноподобную, совсем нагую. Как шмель к цветку, к ней устремился он Казалось, что луну схватил дракон. Царь испытал невольный приступ дрожи, Вернулся в замок и возлег на ложе. Рассталась пери с дивом и впотьмах Вернулась в дом, где спал беспечна шах. И снова, приоткрыв свое оконце, Явилось миру утреннее солнце. К четвертой венценосец поспешил И эту пробу выяснить решил. Вошел в чертог, волнения не выдав, Устроил пир, поистине — джамшидов. Сияла в доме тихая луна. Как целомудренна была она! Шах встрепенулся: нет ли тут подвоха? С тремя другими вышло слишком плохо! Перед властителем, как в прошлый раз, Смиренница не поднимала глаз. Она старалась ублажить супруга, Как верная подруга и прислуга. Она краснела, словно маков цвет, Пока во мрак не канул белый свет. Светило дня зашло за покрывало, К ушам вселенной тишина припала. Был шах настороже. Он неспроста Печатью мудрости замкнул уста. Все, что он делал, было с прежним схоже Он притворился пьяным, лег на ложе. К четвертой деве он прохладен был, И не пришлось ему смирять свой пыл. Настала полночь. Убедилась пери, Что повелитель спит, и вышла в двери. В другой покой отправилась тотчас, Укрылась, как жемчужина от глаз. Сняла все украшенья, без изъятья, Надела белое простое платье, Став на колени, душу излила, К творцу свои моленья, вознесла. Она рыдала, и ее ресницы Все время прикасались к половице. Шах был в тени, но видел на свету Такую преданность и чистоту. Вначале благочестие и рвенье Лишь пробудили прежнее сомненье: Где праведность? Все это напоказ! Старается лишь для отвода глаз! Колючки он искал у этой розы И не изведал ни одной занозы, И возросла она в его глазах. Но промолчал и удалился шах. Так были все испытаны супругом, И всем решил воздать он по заслугам. Велел слуге немедля властелин Необожженный принести кувшин. И тот взамен надежному кувшину На место положил сырую глину. Красотка ночью поспешила встать В условный срок пришла к реке опять, Тайник свой раскопала сокровенный, Не ведая, взяла кувшин подменный, Вошла в поток и поплыла во тьму К возлюбленному другу своему. От глины стали липкими ладони. Послышался призыв потусторонний. Сырой кувшин распался на куски, И пери канула на дно реки, Нашла приют средь омутов соминых, Как жемчуг дорогой в морских глубинах. Огонь ее звезды сгорел дотла, В созвездье рыб теперь луна вошла. Одну судьбу решил самоуправец, Стал думать о судьбе других красавиц. Ту, что и розу не могла стерпеть, Велел он бросить палачу под плеть, Потом отдать рабу, с каким грешила, Поскольку лучшего не заслужила, Чтоб вместе с ним работала в хлеву И муку претерпела наяву. Ту, что страшилась меха горностая, Подстилку грязную предпочитая, Терновой веткой приказал он сечь, Чтоб долго не могла ни сесть, ни лечь, Чтоб верблюжатнику женою стала, Чтоб во дворец и носу не казала. Четвертую, в чьем сердце чистый свет, На чьем подоле пятен также нет, Возвел в царицы, окружил почетом, Немало дел вручил ее заботам И клятву дал: пока он царь страны, Не будет во дворце другой луны. Был для царицы белый цвет приятен, Невинный, как душа ее без пятен. И царь восславил белизну не зря: Светлее стали ночи для царя. Так эти двое, став единым целым, Всю жизнь свою ходили только в белом. Одежда белая — любому впрок. «Покрова лучше нет!» — сказал пророк. Мы белые цветы предпочитаем, По белому мы пишем и читаем. Почтенна белизна седых волос, Аллах всесильный сам ее вознес. И день в свои широкие пределы Включает все цвета, но сам он белый».
Бахрам был у повести этой в плену, Он с нежностью белую обнял луну. С тех пор много дней упоительных кряду Усладу властитель вкушал и отраду. В одном из чертогов он ночь ночевал И вновь из чертога в чертог кочевал. Он радостно жил под семью куполами, И юная сила кипела в Бахраме. Покуда семь сказочных сводов творца Царя не призвали к себе из дворца. И вот, заклейменный печатью онагров, Ушел он, покорный заклятью онагров.
Сказитель безвестный семи куполов Под сенью небесной семи куполов Поведал, что шах от чертога к чертогу Стремил свою страсть, словно лошадь в дорогу, Что купол вселенной по воле творца Бахрама увел из-под сводов дворца. Давнишний азарт овладел властелином, И вновь он скакал по широким равнинам. Он гнал антилопу по далям степным, Вдруг дивный онагр промелькнул перед ним. Весь черный! Подобных не видели степи! Он был, как светильник, мерцающий в склепе. Два уха высоких, а сам невелик. Не ноги — а струны! Исчез — как возник! Он был вездесущим, как свет поднебесный, Был сказкой о ветре онагр бессловесный! Все шах позабыл — лишь его увидал, Но зверь появлялся и вновь пропадал. Не зверь в этой пыльной летел круговерти! Казался он дивом и ангелом смерти! Он все ускорял свой размеренный скок. Царь гнал скакуна, но угнаться не мог. Дав повод коню, он летел через пади, И ветер отстал и вздыхал где-то сзади. Пускал повелитель стрелу за стрелой, Но стрелы не брали — был зверь как стальной. Внезапно пред ними расщелина встала, Онагр устремился в зиянье провала, И сам Бахрам-гур, не сдержав скакуна, Стремглав провалился в гробницу без дна. Столь зоркий зрачок, проницающий бездны, Был слеп и не видел зияющей бездны. Под куполом синим, под кругом луны Бывает, что зрячие ослеплены. В могилу никто не стремится на свете, Но кто ее может избегнуть, ответьте? Поспела к провалу дружина царя, Но были, увы, все старания зря. Бадьи опускали в глубины провала, Но солнце наружу идти не желало. Когда уже кануло солнце во тьму, Извлечь его разве удастся кому? Пещерой была роковая могила, До сердца земли в глубину уходила. Там не было влаги, теней и прохлад, Лишь пламя гудящее — истинный ад! Не выдала тайны подземная бездна. Следов не нашли. Было все бесполезно. Пришли землекопы, копали вокруг. Трудились без устали тысячи рук. На целый фарсанг здесь разрыли породы, Повсюду пробили подземные ходы. Дошли до воды, и забила вода, Желанный источник исчез навсегда. Все в город вернулись в глубокой печали, В глазах были слезы, а губы молчали. Неделю еще горевали потом, Ходили все в трауре — все в голубом. Но память, увы, не надежнее праха, И вскоре забыли историю шаха. Завещана яма глубокая нам, Забывчивых много покоится там. Хранится живая вода в нашем теле, Сосуд ненадежен — все щели да щели! Быть может, и наш голубой небосвод — Огромной гробницы изогнутый свод? Мы так быстротечны под куполом этим: Появимся — вскрикнем, уйдем — не заметим. Что тело! Истлеет — останется прах. Лишь доброе имя пребудет в веках! Стремись к одному в этом царстве печали: Так жить, чтобы после добром поминали! Ведь злобный завистник, предатель и лжец Живет на земле, но уже он — мертвец. О ближних пекись — не забудут живые. Наш век продлевают поступки благие!
Отправлено: 26.11.10 20:32. Заголовок: Омар Хайям От куда м..
Омар Хайям От куда мы пришли? Куда свой путь вершим? В чем смысл жизни? Он нам не постижим! А сколько чистых душ, под колесом лазурном Сгорает в пепел, в прах, а где скажите дым?
СТИХИ КИТАЙСКОЙ ЦАРЕВНЫ VII ВЕКА
Предшествует слава и почесть беде, Ведь мира закон – что трава на воде.
Во времени блеск наш и гордость умрут, Сравняются, сгладившись, башня и пруд.
Я царскою дочерью прежде была, А ныне в орду кочевую зашла,
Скитаясь без крова и ночью одной, И радость и гибель дружили со мной.
Превратность живет на земле искони. Примеры ты видишь куда ни взгляни.
И песня китайской царевны Чен-Да Изгнанника сердце тревожит всегда.
1937год
ВОСТОЧНЫЕ ТОСТЫ
Восточный владыка однажды посетил тюрьму, в которой отбывали наказание двадцать арестантов. - За что сидите? - спросил владыка. Девятнадцать из двадцати тут же поклялись, что сидят безвинно, исключительно по судебной ошибке. И только двадцатый признался, что сидит за кражу. - Немедленно выпустить его на свободу, - приказал владыка, - он может оказать дурное влияние на всех остальных честных людей, которые здесь находятся. Так выпьем же за людей, честность которых помогает им быть свободными! * * *
В некоем ханстве жило очень много поэтов. Они бродили по аулам и пели свои песни. Хан любил слушать песни поэтов в свободное от своих дел или от своих жен время. Однажды он услышал песню, в которой пелось о жестокости хана, о его несправедливости и жадности. Хан разгневался. Он приказал найти поэта, сочинившего крамольную песню, и доставить его в ханский дворец. Сочинителя песни обнаружить не удалось. Тогда был дан приказ переловить всех поэтов. Как гончие псы, бросились стражники хана по аулам, дорогам, горным тропинкам, глухим ущельям. Они поймали всех, кто сочинял и пел, и всех посадили в дворцовую темницу. Утром хан вышел к арестованным поэтам: - Ну, пусть, теперь каждый споет мне одну свою песню. Все поэты по очереди стали петь песню, восхваляя хана, его светлый ум, его доброе сердце, его красивейших жен, его могущество, его величие, его силу. Они пели о том, что никогда еще на земле не бывало такого великого и справедливого хана. Хан отпускал одного поэта за другим. Наконец в темнице осталось только три поэта, которые не спели ни одной песни. Этих троих снова заперли на замок, и все думали, что хан забыл о них. Однако через три месяца хан пришел к узникам: - Ну, пусть теперь каждый из вас споет мне какую-нибудь свою песню. Один из троих тотчас запел песню, восхваляющую хана, его светлый ум, доброе сердце, его красивейших жен, его могущество, его величие, его силу, его славу. Он пел о том, что никогда еще на земле не было такого великого хана. Певца отпустили на волю. Двоих же, не захотевших петь, подвели к костру, заранее приготовленному на площади. - Скоро вы будете преданы огню, - сказал хан. - В последний раз говорю, спойте мне какую-нибудь свою песню. Один из двух не выдержал и запел песню, прославляющую хана, его светлый ум, его доброе сердце, его красивейших жен. его могущество, его величие, его силу, его славу. Он пел о том. что никогда еще на земле не было такого великого и справедливого хана. Освободили и этого певца. Остался только один, последний упрямец, не захотевший петь. - Привяжите его к столбу и разожгите огонь! - приказал хан. Вдруг привязанный к столбу поэт запел ту самую песню о жестокости, несправедливости и жадности хана, с которой началась вся эта история. - Развяжите его скорей и снимите с огня! - закричал хан. - Я не хочу лишаться единственного настоящего поэта в своей стране! Так выпьем же за великое искусство говорить правду даже перед лицом смерти!
* * *
Восточный мудрец Ходжа Насреддин захворал. Его стали навещать кредиторы и просили вернуть долги - неровен час, умрет. "Молитесь все, чтобы я остался жив, пока не расплачусь с вами!", - сказал им Ходжа. Все помолились и сказали в один голос: - Наша молитва будет услышана Аллахом! - Значит, - обрадовался Насреддин, - я никогда не умру?! Дорогие должники, поднимем же наши бокалы за кредиторов, которые молят Бога о нашем долголетии!
* * *
Два человека пошли в лес, чтобы найти и срезать палки для ярма. Старые, как видно, износились. Первый сразу же нашел подходящее дерево, срезал два великолепных сухих сучка. Однако его товарищу все казалось, что следующее дерево будет лучше, а следующее еще лучше. Так целый день он бродил по лесу, не имея сил остановиться и выбрать то, что нужно. В конце концов, он срезал два сучка гораздо хуже тех, что попались вначале. Домой он вернулся к вечеру, когда первый ехал с поля, вспахав его при помощи нового ярма. Так выпьем за то, что мы имеем!
* * *
Ехал как-то человек из одного аула в другой. Дорога проходила среди гор, петляла между скал, вдоль утесов и пропастей. Вдруг ишак остановился - и ни с места. Хозяин стал дергать его, понукать. Ишак стоит как вкопанный. Стал хозяин ругать его скверными словами, обзывать, стегать плетью. Но ишак как стоял, так и остался стоять. Потом сам пошел. И тогда увидел человек за поворотом огромный камень, он только что упал, и если бы его ишак не остановился, то... Обнял хозяин животное и поблагодарил. Так выпьем же за то, чтобы мы всегда прислушивались в споре к мнению другого человека, даже если он ишак!
* * *
Некий царь был кривым. При нем находился искусный живописец. Монарх почему-то невзлюбил его и искал повод, чтобы придраться. - Напиши мой портрет, но такой, чтобы он был точь-в-точь похож на меня, - приказал он однажды художнику. - Вот и пришел мой конец, - сокрушенно подумал художник. - Если я нарисую его кривым, он меня казнит. Если изображу его зрячим, скажет: "Непохоже!", - и тоже отрубит голову". Острая ситуация рождает находчивость. Живописец нарисовал оленя, а рядом царя с ружьем в руках, один глаз, незрячий, прикрыл, будто царь целится. В таком виде и поднес портрет повелителю. Тот никак не мог придраться к живописцу, и жизнь его была спасена. Этот тост - за талантливых и находчивых.
* * *
Один балхарец нагрузил своего беднягу коня горшками, кувшинами, плошками и отправился по аулам торговать. В аварском ауле был в этот день праздник скачек. Горячие джигиты съехались сюда на своих еще более горячих конях. И джигиты были прославлены, и кони были прославлены. Джигиты были стройны и красивы, а их кони еще стройнее и красивее. Глаза у джигитов горели отвагой и азартом, глаза у коней горели огнем нетерпения. Наездники начали уже выстраиваться в ряд, как вдруг на площадь въехал мирный балхарец на своей кляче. Вид у балхарца был полусонный, а его лошадь, казалось, совсем засыпает на ходу. Молодые джигиты подняли балхарца на смех. - Давай, присоединяйся к нам? - Давай, мы и твою клячу запишем в скакуны. - Почему бы и ей не потягаться с нашими скакунами? - Давай, скачи вместе с нами, а то некому будет подбирать за нами подковы. В ответ на все эти насмешки балхарец молча стал сгружать со своей лошади горшки, кувшины и плошки. Спокойно он сложил товар в одну кучу, спокойно сел верхом на коня и занял место в ряду джигитов. Кони у джигитов рыли копытами землю, вставали на дыбы, перебирая в воздухе передними ногами, тогда как лошадь балхарца дремала, понурив голову. И вот начались скачки. Как вихрь, понеслись горячие кони. Поднялось облако пыли, и в этом-то облаке, в самом хвосте его, побежала и лошаденка балхарца. Закончился один круг скачек, потом другой, третий. Всем было заметно, как устают кони, на них появилась испарина, потом на них появилась пена, она хлопьями падала на горячую пыль. Ноги у скакунов как будто все больше немели, быстрота замедлялась. Как ни хлестали своих коней джигиты, как ни били их в бока задниками сапог, ничто не могло заставить коней скакать быстрее. И только кляча балхарца скакала, как прежде, - ни тише и ни шибче. Она сначала догнала задних, потом сравнялась с передними, а потом на последнем, десятом круге обошла и передних. На понурую шею балхарской клячи пришлось повязывать гордый призовой платок. Балхарец спокойно подвел свою лошадь к горшкам, погрузил их и поехал дальше. Так выпьем же за нас, уже не молодых жеребцов, но и не кляч, за нашу уверенность в себе, ибо старый конь борозды не портит! * * *
Один монарх приказал своему министру продовольствия: - Достань мне кушанье, слаще которого нет на свете! Министр пошел на базар и купил язык. Властелин был в восторге от умело приготовленного блюда. А через день-другой от него поступило новое распоряжение: - Достань мне такое кушанье, горше которого в мире нет. Министр снова пошел на базар и опять купил язык. - Я потребовал горькое, ты опять принес язык. Как же так? И министр пояснил: - Государь, на свете нет ничего приятнее умных слов и нет ничего горше дурных слов. Все зависит от языка... Мой тост за то, чтобы умело распоряжаться своим языком. * * *
Однажды Молле вместе с сыном пришлось отправиться в соседнее село. Он посадил сына на осла, а гам пошел пешком. Через какое-то время им повстречались люди и кто-то из них сказал: - Глядите, пожилой человек идет пешком, а молодой едет. Молла ссадил сына с седла, а сам поехал верхом. Вскоре им повстречалась целая толпа людей, один из них, посмотрев на Моллу и его сына, сказал: - Поглядите на них! Здоровенный мужчина сидит на осле, а маленький плетется пешком. Молла слез с осла, пустил его впереди, а сам с сыном пошел пешком. Прошли они езде немного и снова встретили людей. Один из них сказал: - Поглядите на них, поглядите на них! Осел идет порожняком, а они бьют себе ноги по камням и песку. Молла сел на осла и посадил с собой сына. Проехали они еще немного, и еще раз повстречали несколько человек, и те начали смеяться: - Поглядите на них! Вдвоем забрались на осла, бедняга и дохнуть не может. Молла потихоньку слез с осла, снял с него сына, взвалил осла на спину и сказал: - Кажется, я только так смогу избавиться от проклятого языка этих людей. Так выпьем же за то, чтобы мы никогда не обращали внимания на людскую молву, а уверенно шли бы своей дорогой!
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Отправлено: 22.11.10 15:21. Заголовок: Пребывание Бахрама в..
<\/u><\/a> 
<\/u><\/a> 
<\/u><\/a> 
- участник сейчас на форуме